Уверенное начало с разницей +44
18.12.2024
215
Рекламный баннер 990x90px top
Из автобиографии Сергея Есенина:
19:39 27.09.2020 16+
Я — сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости. С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство.
Показать полностью...
Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года. Помню лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в сорока. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги.
Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.
Потом меня учили плавать. Один дядя брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня одежду и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное...
Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду.
Рос озорным и непослушным. Среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь. Он так будет крепче».
Уличная моя жизнь была непохожа на домашнюю. Нередко я убегал на несколько дней в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах, сначала замутив воду руками, или выводками утят. После, когда я возвращался, мне частенько влетало.
По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Нянька, которая ухаживала за мной, рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. Стихи начал писать, подражая частушкам.
В церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтоб проверить меня, давали четыре копейки на просфору, которую я должен был вносить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре три надреза и брал за это две копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а две копейки клал в карман и шел играть к мальчишкам в бабки. Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тетке и не показывался до той поры, пока не простили.
В семье у нас был припадочный дядя, кроме бабки, деда и моей няньки. Он меня очень любил, и мы часто ездили с ним поить лошадей. Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и я радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов.
Бабка была религиозная, таскала меня по монастырям. Когда я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую, шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Учительствовать не пришлось.
Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это все, что я вынес. Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова. Он познакомил меня с новой литературой и объяснил, почему нужно кое в чем бояться классиков. Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешел к Пушкину.
Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Стихи мои произвели большое впечатление. Все лучшие журналы того времени стали печатать меня. Все в один голос говорили, что я талант.
В 1916 году был призван на военную службу. По просьбе полковника Ломана, адъютанта императрицы, однажды читал ей стихи. После прочтения моих стихов императрица сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и прочее.
Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов. Я самовольно покинул армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт. При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине. Вместе с советской властью покинул Петроград.
В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном. В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.
За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперек. Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию.
Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба, немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Пушкина, Лермонтова и др.
От многих моих ранних религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции.
Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово.
Вот и все то, короткое, схематичное, что касается моей биографии. Здесь не все сказано. Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди.
Лето, 1924 г.
ЧИТАТЬ ТАКЖЕ ПО ТЕМЕ
Оставить сообщение: